В середине 70-х незадолго до смерти диктатора Франко, Лурдес Микель, сейчас писательница и преподаватель испанского в Официальной школе языков (EOI), ещё была студенткой Университета Барселоны.
Когда я брал у неё интервью и стал расспрашивать о университетских годах, писательница особенно оживилась. Она вообще рассказывала обо всём очень увлекательно и вдохновенно, но университетские годы её жизни и участие в борьбе с режимом, казалось, захлёстывали эмоции Лурдес наиболее сильно. Мы сидели у неё дома, она угощала меня белым вином, из окна открывался шикарный вид на Барселону, но вся эта уютная домашняя обстановка в мгновение ока поблекла, лишь только я стал слушать её историю. В рассказе Лурдес не было чего-то сверхнеожиданного, многое о жизни в фашистской Испании я знал из сериала Cuéntame, но эффект от восприятия их из уст очевидца и даже участника исторических событий был, конечно, намного мощнее, чем от просмотра фильма.
В те годы в университетах была очень революционная обстановка. Студенты и преподаватели объединялись в революционные ячейки, собирались для обсуждения будущего Испании. Они устраивали ожесточённые дискуссии не только на политические темы, но и на идеологические, обсуждали феминизм, секс, патриархальную модель общества, пытались разобраться в экономической политике марксизма, а порой организовывали выступления (acciones) против режима.
Университет постоянно находился в революционной лихорадке (rebeldia). Студенты выходили на улицы, распространяли листовки. Порой они сталкивались с полицией и тогда революционеров избивали дубинками.
Лурдес тоже участвовала в антифранкистском движении, хотя и не входила ни в какую партию. Она была одной из левых, так называемым «прогрессистом» (progresista). Это социальное движение было особенно популярно среди детей буржуазии, хотя их родители и были консерваторы, дети выросли убеждённо левыми. В каком-то смысле, в те годы это было даже модно. Они одевались по-особенному. Говорили особенные слова. Но в то же время это были люди честные и преданные своей идее, поддерживающие простых рабочих, бок о бок выходящие с ними на демонстрации.
Полиция тоже не сидела сложа руки. Лурдес помнит, как их группу впервые обстреляли резиновыми пулями на одной из особенно больших манифестаций на Пассейдж де Грасиа за свободу и амнистию (¡Amnistía y libertad!) Некоторых друзей Лурдес поймали и 3-4 дня пытали в полиции. Всё было очень серьезно.
Лурдес задержали лишь однажды внутри Университета Барселоны. В компании с четырьмя другими студентами их не выпускали из здания. Ребята со страхом дожидались, когда их выведут наружу и посадят в полицейскую машину «серых», как тогда звали полицейских. Однако по какой-то счастливой случайности их всех отпустили по домам. Наверное, потому что у них не нашли листовок, ни каких-либо других улик.
Отец и мать Лурдес были убежденные республиканцы с чудовищным страхом перед фашистским правительством. Страхом, который в их жизни было крайне сложно пересилить. Они воспитывали Лурдес аполитичной, никогда не говорили с ней о режиме. Лурдес приходилось скрывать от них свою революционную деятельность. Даже внутри революционных ячеек студенты называли друг друга по кличкам и зачастую не знали настоящие имена своих товарищей. Лурдес там звали Лаура.
После демонстраций Лурдес с товарищами назначали встречи в особых точках, где нужно было отметиться, чтобы сообщники знали, что тебя не задержали.
На памяти Лурдес было два профессора по праву и один по лингвистике, которым присудили смертную казнь, но, к счастью, под давлением других людей их помиловали.
Во время пятого курса буквально на пороге грандиозных перемен в Испании у Лурдес появилась возможность поехать поработать во французском университете. Во Франции обучение длилось меньше, поэтому там она уже могла работать с незаконченным испанским образованием. В те годы Лурдес уже ушла из родительского дома и жила одна. Ей нужна была экономическая стабильность. В Испании в то время было не просто получить такую стабильность. Возможность работать учителем, уехать из тоталитарного государства, жить в демократической стране, свободно выступать на демонстрациях — чего ещё можно было желать? Тем более, что Франко всё никак не хотел умирать. Даже за несколько месяцев до его смерти всё еще было много репрессий, по-прежнему казнили людей.
Лурдес отчётливо помнит её первое 1 мая во Франции. Люди на демонстрации спокойно обсуждали насущные вопросы их обыденной жизни, смеялись, не задумывались о каких-то последствиях. Уличное шествие больше походило на городскую фиесту. Это было так странно для Лурдес. Она привыкла, что на демонстрацию в любой момент может нагрянуть полиция. В толпе она привыкла кричать, доказывать свою правоту, быть готовой бежать при первых признаках опасности. Французская «первомайская фиеста» стала для неё символом свободы и демократии.
И когда умер Франко, Лурдес была во Франции. Вся Испания ловила на своих радиоприёмниках зарубежные программы, обсуждающие то, что в их стране на самом деле творится. Лурдес же наоборот ловила Национальное радио Испании. Ей хотелось, чтобы на её родном языке ей подтвердили, что диктатор на самом деле умер.
Страна взяла курс на демократию. И хотя настоящие изменения стали заметны лишь три-четыре года спустя, Лурдес убеждена, что страна начала неуклонно меняться в то же мгновение, как умер Франко и вместе с ним исчез страх миллионов людей, сковывающий их жизни многие годы.
Читайте о Лурдес Микель в будущих заметках: о её работе в министерстве образования, об открытых ею различиях между мадридцами и барселонцами, и другие заметки.
Роюсь...
