Прознав, что я из Сибири, меня часто спрашивают: “А какая у вас температура зимой?” При этом явно видно, что собеседник желает услышать историю о далёком заиндевелом крае, о сверхлюдях, живущих в нечеловеческих условиях. Однако, даже самые смелые фантазии барселонцев не опускаются меньше 20 по Цельсию. Поэтому, когда я со скучающим видом отвечаю “обычно под минус сорок…”, глаза у южан выразительно выпукливаются. Они смотрят на меня с уважением и интересом, чуть ли ни как на человека, пережившего Освенцим. И их можно понять. Большинство местных в жизни ни разу не перешагивали за нулевую отметку термометра. “До минус сорока дети ходят в школы, –поясняю я, – но если вдарит мороз посильнее, то младшим классам разрешается сидеть дома.” “А что, бывает ещё холоднее??” – спрашивают меня. Вопрошающий явно с ужасом переносит себя в этот чудовищный край толстокожих детей, выдерживающих экстремальные температуры. Детей с мохнатыми веками и ногами-снегоступами. Мутантиков, к тому же настолько жаждующих знаний, что даже в минус тридцать и тридацать пять они, словно тюлени, сползаются со всех концов заснеженной сибирской тайги, проторивая новые колеи в растущих на глазах пятиметровых сугробах. В этом ракурсе известная испанская поговорка “La letra con sangre entra” (букв. “знание даётся с кровью”) приобретает особый леденящий смысл. Становится понятно, какой бессмысленно жестокой ценой даётся рядовому сибирёнку среднее образование. При этом, испанец, итальянец или француз, кто бы там меня не спрашивал, на какие-то секунды явно возгорается особой любовью к своёму тёплому краю. Как же ему всё-таки повезло родиться в комфортных климатических условиях! Не бороться за жизнь, а наслаждаться ею было предначертано ему судьбой! Ему искренне жаль далёких таёжных детишек, но иметь такое детство он не согласился бы ни за какие тапасы, пиццы и вина.
Роюсь...
