Беру я как-то интервью у Хантера, моего давнего приятеля, театрального режиссёра и писателя. Тем же вечером он скидывает мне в Фейсбуке сообщение: «Джорджина написала пьесу, одна из ролей словно для тебя. Не хочешь попробовать?» Джорджина — это его жена, она тоже английский писатель.
Вообще, я актёром никогда всерьёз становиться не собирался. Меня эта профессия, конечно, очень восхищает, мне кажется, она сулит много всего интересного. Очень мечтается попробовать, но не хочется распыляться в своих творческих интересах. Раз уже взялся за писательство, так и пиши. Думаю отказаться.
Пальцы сами выстукивают на клавиатуре по-английски: «Интересно! Пришли почитаю». Тыкаю «отправить» и уже начинаю себя уговаривать, мол, ну что там может быть за роль, поди короткая сценка. Времени на такое много не уйдет. Когда ещё шанс представится в английской пьесе сыграть?
Хантер тут же шлёт мне пьесу. 16 листов A4. Две роли. Одна его, другая моя. У моего персонажа монологи чуть покороче, но их много, говорю я постоянно. Пьеса мне нравится — вначале веселая, к середине грустная, со светлой надеждой в конце. Рассчитана она на 10-15 минут, причем будет частью одного большого спектакля на английском «Six in the City», состоящего из 6 таких мини-пьес. Показ в конце февраля в Барселоне. На дворе в тот момент стоит октябрь — уйма времени!
Пальцы сами тыкают по клавишам: «Хантер, я согласен попробовать». Когда я объясняю своей жене, во что я ввязываюсь, она хмурится. У меня пробуждается критический ум, и я тоже невольно хмурюсь. Какой из меня актёр? Я никогда этим не занимался. Где я найду время на репетиции и заучивание реплик?
Первая репетиция проходит через неделю у Хантера дома. Он встречает меня в белой расстянутой на животе футболке и чёрной шляпе:
— Привет, дружище!
Вначале просто читаем текст по ролям. Хантер вручает мне карандаш.
— Будешь отмечать ключевые слова.
После каждой моей фразы он говорит нечто вроде:
— «Yet» подчеркнуть, «name» подчеркнуть, «photo» подчеркнуть…
Подчёркнутые слова нужно произносить вдвое громче остальных. В каждой фразе несколько таких слов.
— Если правильно делать ударение во фразе, то речь на английском сразу на порядок естественнее звучит, — говорит Хантер.
Я, конечно, сильно переживаю, что я единственный непрофессиональный актёр в этом наборе одноактных пьес, да ещё и иностранец. Хантера это не особо беспокоит, он говорит, что уже курировал девушку из Украины, получилось изумительно. Я думаю, для девушки, да к тому же славянской наружности, речь менее важна, она может вызывать эмоции у местной публики одним своим видом. У меня этой форы нет. Значит нужно довести мою речь до безупречного состояния.
По указке Хантера я также отмечаю паузы между словами в некоторых фразах («Assigned, точка, a, точка, sponsor, точка…»). Также я выделяю долгие паузы между некоторыми репликами и места, где повышается интонация, обвожу особо важные фрагменты. Под конец первого прочтения моя распечатка пьесы испещрена пометками. После второго прочтения, некоторые пометки зачеркиваются, как неудачные, появляются новые.
— Отлично! Замечательно! — подбадривает меня Хантер. — Только ты должен понимать смысл каждого слова, которое говоришь.
Он имеет в виду не просто перевод, а глубинный смысл, который закладывает в свою фразу персонаж. Только так, по его мнению, можно добиться естественности и эмоций.
Мы читаем пьесу два раза. Я очень собой доволен. Из своего кабинета выходит Джорджина, автор пьесы. Читаем пьесу для неё. Я думаю, как здорово у меня получается читать. При чтении произношение гораздо натуральнее, чем когда я общаюсь с людьми. Джорджина говорит:
— Странно, Олег. Когда мы общаемся, я тебя лучше понимаю. Тебе, наверное, сложно читать с листа?
Дома я читаю пьесу уже в одиночку. Подчёркнутые слова поначалу не помогают, даже наоборот — я о них запинаюсь, а если произношу правильно, фраза звучит неестественно. Как есть, я записываю всю пьесу на диктофон. Слова Хантера читаю быстро, перед своими репликами делаю долгие паузы. Каждое утро в метро и по дороге на работу я прослушиваю запись в наушниках. Во время пауз пытаюсь вспомнить свою фразу и произнести её вслух, до того, как она прозвучит в записи. Люди в метро на меня смотрят странно. На перроне я отхожу в сторонку. В вагоне утыкаюсь лицом к двери, бормочу фразы себе под нос.
Через две недели, во время следующей репетиции, Хантер заявляет:
— В театре нужно говорить громко, иначе тебя никто не поймёт.
На мой акцент, к моему большому разочарованию, ему вообще наплевать. Он печётся за то, чтобы мою речь вообще можно было разобрать.
— Представь, что мы с тобой разговариваем, и я выхожу в туалет…
С этими словами он поднимается с места и натурально идёт в туалет.
— ЧТОБЫ Я ТЕБЯ ПРОДОЛЖАЛ СЛУШАТЬ, ТЕБЕ НУЖНО ГОВОРИТЬ ГРОМКО! — почти кричит он из туалета. — ЧИТАЙ СЕЙЧАС!
Я продолжаю с того места, где мы остановились.
— НЕ СЛЫШУ! А? ЧТО?
Я читаю громче и громче, он дёргает смыв, я читаю ещё громче, чтобы перекричать рёв воды. Наконец, Хантер возвращается довольный.
По ходу чтения он нередко хлопает себя ладошами по бёдрам и восклицает:
— А что если мы сделаем вот так?!?
И дальше объясняет какой-нибудь гэг с моей стороны. Где-то мне нужно вскочить со стула, где-то ударить кулаком по столу, где-то расхохотаться, где-то поникнуть. После одной реплики мне нужно проскакать кругом по сцене, в конце другой пропеть слово, в третьей — сказать фразу на русском. Ничего этого в сценарии нет, детали Хантер придумывает по ходу, хохочет до слёз над своими находками. Я улыбась, наблюдаю за тем, как он комично изображает, что мне нужно сделать. Переживаю, что у меня так здорово кривляться не получится.
— Я всего лишь буду оттенять твои действия, — говорит Хантер. — В основном на сцене будешь двигаться ты и фонтанировать эмоциями.
Действие пьесы происходит в неком авторитарном государстве. Власти следят за одинокими людьми и помогают им «социализироваться». Я играю эксцентричного молодого человека, который выполняет задание «сообщества» и пытается «помочь» мизантропичному мужичку, который целыми днями просиживает в баре один на один с кружкой пива. Мужичок совсем не хочет, чтобы ему «помогали», а молодой человек, не намерен отступать. Герои, то кричат друг на друга, то готовы расцеловаться. По ходу пьесы выясняется много интересных и неожиданных подробностей из жизней обоих персонажей.
— Твой Даниэль чем-то похож на Джима Кэрри, те же повадки, — говорит Хантер. — Представляешь Джима Кэрри?
Я держу в голове образ Джима Кэрри, пытаюсь играть соответствующе. Хантер недоволен. Говорит, чтобы я не болтался на месте, поскольку я этим показываю неуверенность.
— Твой герой вначале очень уверен в себе. Представь себе Даниэла Крэйга, новый Джеймс Бонд. Руки упёрты в бока. Примерно вот такой образ.
Джим Кэрри и Даниэл Крейг в одном человеке у меня никак не укладываются. Домой я возвращаюсь слегка не в себе.
Между нашими встречами с Хантером я продолжаю наслушивать и повторять записанный на диктофон сценарий с паузами. Делаю я это всегда по пути на работу и далеко не каждый день. Когда включаю запись, у меня в голове само собой что-то щелкает, я начинаю улыбаться, улучшается настроение, чувствую себя совсем другим человеком. Хотя Даниэль и не самый симпатичный в истории драматургии персонаж, я проникаюсь им всё больше с каждым днём. Мне нравится сам процесс перевоплощения, повторения одних и тех же реплик. Каждый раз я произношу их всё увереннее, вкладываю в них больше смысла и эмоций. Как-то незаметно, в течение одного-полутора месяцев я выучиваю весь сценарий, причем не только реплики Даниэля, но и Джонатана, персонажа Хантера. Порой я запинаюсь, но, как говорит Хантер, я уже 90% off-book, то есть только в 10% случаев подглядываю в бумажку. Хантер уверяет, что, когда мы перейдем полностью off-book, будет ещё веселее и естественнее, сможем плотнее поработать над движениями и мимикой.
Перед очередной субботней встречей Хантер мне пишет: «Олег, вместо меня в пьесе будет играть Пау. Это чудесный человек, я уверен, у вас получится замечательный дуэт».
Я в расстерянности. Что ещё за Пау? Почему Хантер от меня отказывается? Неужели у меня получается так плохо, что он хочет махнуть на нашу пьесу рукой?
При встрече Хантер и Джорджина спешат извиниться, в один голос уверяют, что дело отнюдь не в моей игре, что я играю хорошо, отлично понимаю роль. Просто Хантер считает, что со стороны ему будет проще ставить роли, к тому же, как я понял, ему хочется немного разнообразить актёрский состав, ведь он и так играет в трёх пьесах из шести.
Приходит Пау. Оказывается, он наполовину каталонец, наполовину американец. И ещё — он иллюстратор, что меня сразу настраивает на лучший лад. У меня богатый опыт работы с иллюстраторами. Обычно мы друг друга хорошо понимаем.
С Пау приходится начинать всё сначала. Весь сценарий он читает с листа, порой запинается, неправильно ставит интонации, Хантер его поправляет. Пау тоже никогда не играл в театре, и меня это удручает. С одним непрофессионалом сложно сделать хороший спектакль, а с двумя и подавно. Кроме того, меня не покидает ощущение фальши происходящего, которое возникает, когда в любимом сериале, который смотришь месяцами, вдруг подменяют главного персонажа. Вместо него выходит совсем другой, ничуть не не похожий на прежнего человек, и при этом делает вид, что ничего не произошло…
Впрочем, через пару встреч я привыкаю к Пау и его манере произношения. Некоторые фрагменты он играет даже интереснее, чем Хантер. Мне начинает казаться, что всё у нас получится.
В одну из встреч происходит путаница с графиком. Пау на выходных встречаться не может, он местный, у него в Барселоне большая семья, поэтому мы встречаемся по средам в обеденный перерыв. У Хантера происходят накладки с другими актёрами, он сообщает об отмене встречи в Фейсбук, но Пау прочесть это не успевает и приезжает к Хантеру за зря.
В следующий раз Хантер встречает меня без Пау. Оказывается, Пау играть в спектакле отказался. Как выясняется, в ту несостоявшуюся встречу они с Хантером повздорили. Пау хотел извинений, а Хантер извиняться не собирался. Одно обвинение за другим, и вот мы с Хантером опять один на один. Энтузиазм у Хантера уже не тот.
— У моей жены отличные одноактные пьесы, но названия у них дебильные, — как-то сообщает он.
Я в общем-то с ним согласен.
— Вот возьми нашу, что это за название «There is more to it» (В этом есть нечто большее)? — продолжает он. — Во всём есть нечто большее! Что если мы назовём её… хм, гм, «Bloody hell» (Адский ад)?
Я рад, что у Хантера опять пробуждается интерес к нашей пьесе. «Адский ад» — так называется один из двенадцати затейливых коктейлей, которые придумал в периоды беспросветной хандры Джонатан, герой Хантера. Я соглашаюсь, что это название здорово передаёт суть пьесы.
В начале января Хантер и Джорджина устраивают встречу для актёров всех шести пьес, чтобы мы перезнакомились друг с другом перед спектаклём. Оказывается, я не единственный иностранец в труппе, есть ещё финка Катя, правда, произношение на английском у неё получше, да и в театре она выступает с детства, хотя её бизнес — коучинг. Помимо Кати я знакомлюсь с профессиональной актрисой и режиссёром, англичанкой Джулией, которая рассказывает мне, как она в юности, в 90-е, познакомилась в Италии с русской «крестной матерью» и та предложила ей съездить в Москву, чтобы встретиться с её хорошо обеспеченным сыном. Джулию встретили в Москве с экскортом, но романа не состоялось — у сына уже была невеста. Джулия не расстерялась, подружилась с невестой и какое-то время тусила в компании новых русских.
В течение вечера Хантер предлагает нескольким актрисам прочитать с листа свои роли. Читают две пьесы. Наблюдать в домашней обстановке перевоплощение людей в персонажей — завораживающее действие. Я тоже порываюсь прочитать нашу пьесу с Хантером, но он остужает мой пыл публичным заявлением:
— Олегу просто читать пьесу нельзя. Он будет, как тигр в клетке! Ему нужно вскакивать, прыгать по сцене, стучать кулаком по столу. Дождёмся лучше полноценного представления!
Под конец встречи Джорджина, автор пьес, напоминает нам, что все деньги от наших выступлений пойдут в AADAS (Associació Assistència Dones Agredides Sexualment), ассоциацию помощи женщинам, пострадавших от сексуального насилия. В Испании, несмотря на её внешнюю цивилизованность, проблема с гендерным насилием до сих пор стоит очень остро. Ассоциация оказывает пострадавшим женщинам юридическую и медицинскую помощь, организует психологические тренинги.
Six in the City 3 — это уже третий спектакль в Барселоне, состоящий из шести одноактовых пьес, поставленных Хантером (он также ставил полнометражные спектакли). Раньше все сценарии писал Хантер. Джорджина ему только помогала в организации. Теперь все шесть пьес её. Кроме того, спектакль из этой серии впервые проводится с благотворительными целями. Джорджина очень вдохновлена тем, что на этот раз ей удалось найти отличный зал в «Casa del Mar» (Дом моря) возле метро Драссанес на Параллель, с вместимостью в 200 человек. Потенциально, за три дня показа в конце февраля-начале марта можно собрать до 7000 евро для ассоциации. За день до основного шоу в «Casa del Mar» будет также предварительный показ 2-3 пьес из спектакля в баре «7 Sins» возле Университета.
После новогодних праздников возвращаться к репетициям тяжеловато. За время отдыха я почти не прикасался к сценарию. Однако, когда одним прыжком я оказываюсь возле Хантера/Джонатана, сидящего за столом, и произношу мою первую фразу, Даниэль словно возвращается в меня. Я расцветаю в улыбке и дальше слова льются сами собой. Хантер порой невольно перефразирует реплики Джонатана или вообще пропускает отдельные фразы, и тогда я запинаюсь. Его слова по сценарию, которые я тоже знаю наизусть — якорь для моих реплик. Мы «отматываем» действие на несколько фраз назад. Я испытываю странные чувства, словно мы изощрённые биороботы, способные воспроизводить настроение любого момента в прошлом.
Мы повторяем сцены раз за разом. Хантер не перестает приговаривать «Отлично! Хорошо!» и как-то раз даже «Сказали бы нам играть сегодня ночью, мы бы запросто сыграли!» Но мне кажется, что нам надо ещё порепетировать. Причем, чем больше мы успеем встретиться, тем лучше. Дата спектакля стремительно приближается к настоящему.
Роюсь...
