Неделя как в Барселоне закончились дожди. Раннее утро. Чистое небо. Яркое-яркое солнце разливается по тротуару. Зажигает плитки. Слепит. Я выспавшийся. Счастливый. Настроение приподнятое. Весь день впереди! Я бегу по Эйшампле. Полы пальто развеваются на бегу. Яркий солнечный свет заполняет пространство вокруг меня. Лечу в этом солнечном, сияющем коридоре навстречу ещё большему свету. Жмурюсь от переполняющего меня безумства солнечного настроения. Ничего не вижу перед собой и не желаю видеть. Хочу чувствовать, дышать глубоко и часто. Сиять!
БА-БАМС!! Аяй… Старушка! Óстия… вынырнула из ниоткуда.
– Пердон… пердон…
Удерживаю пожилую сеньору на ногах и дальше двигаюсь уже поспокойнее.

испанский, погода, улица

Мы видели его на соревнованиях в Реусе, Бильбао, Милане, Лиссабоне. Тощий ботаник, типичный нёрд. Казалось, что с самолёта он прямиком ехал в спортивный комплекс. Входил в зал, катя за собой чемоданчик. Равнодушно осматривался вокруг. Медленно снимал очочки, пальто, переодевался в кимоно. Спокойно дожидался своего выхода. Мочил всех оппонентов. Забирал медаль. Переодевался. Аккуратно складывал кимоно в чемодачик. Уходил, так и не перекинувшись ни с кем ни словом. Недавно я узнал немного больше об этом загадочном персонаже.
– Ха-ха, такой он наш Пабло! – рассказывал мне венесуэлец Густаво. – Он сам из Милана, живёт в Барселоне и тренируется с нами в “Анаконде”. Пабло вообще странный… на тренировках так себе. Ничего особенного. Даже не подумаешь, что он кого-то выиграть может. Зато потом едет на соревнования и всех там рвёт. Сейчас он в Бразилии. Поехал туда на полгода тренироваться. Уже на нескольких соревнованих победил… Самое забавное, что без очков он почти вообще ни хрена не видит. На ощупь борется. Я вот думаю… может, это и есть секрет его успеха? Может, именно поэтому он такой невозмутимый? Потому что ни хрена не видит, вот и не волнуется! Ничто его не тревожит. Как бы там противник страшно ни выглядел, нашему Пабло всё поровну. Каждый бой для него одинаков: опять нужно победить уже знакомое мутное пятно…

венесуэльцы, джиу-джитсу, итальянцы, люди

Как и известный голливудский актёр Даниэль Брюль, барселонец Патрик наполовину немец, наполовину испанец. Он в полный рост использует своё интернациальное происхождение, работая в немецкой адвокатской конторе в Барселоне, а также профессионально выбирает культуру то одного, то другого своего родителя в зависимости от ситуации.
– Эти испанцы, такие неорганизованные, всё у них, как попало… тяп-ляп, слишком расслабленные, пофигистичные.
В другой раз:
– Эти фашисты.. да-да, фашисты! Всё бы им упорядочить, всё доведут до нудятины. Совсем не знают, как расслабиться. Не умеют отдыхать совершенно. Какие-то напряженные постоянно.
Казалось бы последние несколько лет он живёт в Испании, а значит испанская сторона должна постепенно начать перевешивать. Вроде бы и девушку он нашёл себе не немку, а чилийку, и жил с ней четыре года. Ведь что, как ни выбор, особенно в таком важном вопросе, как отношения, говорит лучше всего о истинном характере человека? Но если приглядеться, для испанцев Патрик всё же немец. И акцент у него немецкий, и поведение, да и девушка, если копнуть глубже, всё детство провела в Бельгии. К тому же они недавно расстались, и Патрик уже нашёл себе англичанку. Что будет дальше? Сбалансируются ли две его сущности, или детство и юношество в Германии всё же не дадут ему сделаться испанцем?

испанцы, люди, немцы

Альберт изучает то, как мы, русские, произносим звуки испанского языка. Пишет диплом на эту тему. Записывает испаноговорящих русских, долгое время проживающих в Испании.
– И как наши разговаривают? Хорошее у нас произношение? – спрашиваю.
– Ты знаешь… вполне даже. Все, с кем мне довелось пообщаться, практически без акцента говорят. Только по маленьким недочётам можно определить, что испанский у них не родной язык.
– А что нашим сложнее всего даётся? Какой самый выделяющийся недочёт?
– Не знаю насчёт самого-самого, но на ум приходит произношение согласных. В русском у вас к этому чёткий подход: согласная либо твёрдая, либо мягкая. Б – бь. Р – рь. С – сь. Л – ль. Н – нь. В испанском же согласные как бы посередине. И не твёрдые, и не мягкие. Вы, когда говорите на испанском, так и норовите либо смягчить, либо затвердить согласную в зависимости от контекста. И это довольно сильно слух режет. Впрочем… как слышу, с практикой и это выправляется.

испанский, русские, язык

Каждое утро мы всем офисом проводим пятиминутное собрание. Каждый, включая начальника, вкратце сообщает, что он собирается делать в течение дня.
Кася (полька): Сегодня я собираюсь работать над дэшбоардом.
Алексис (француз): А я… возможно, займусь вчерашними багами линкчекера.
Герхард (немец): Что значит “возможно”?
Алексис: Я не хочу быть ложно позитивным! (false positive)
Герхард: Ну тогда я, я… возможно, потестирую результаты твоей работы.
Начальник (каталонец), улыбается: Я сегодня буду работать над месячным отчётом, и… ВОЗМОЖНО… может быть… займусь выплатой зарплат.

каталонцы, офис, французы

– В СССР всё что-то планировали-планировали, а до такого простого закона почему-то не додумались, – задумчиво говорит Антон.
Стоим перед грудой хлама в его новой квартире. Остатки хозяйского дивана, раздолбанные полки, рваный матрас, пыльные, никому не нужные тома энциклопедий. Вторник в Барселоне – День хлама (día de trastos). Только во вторник и только с 20 до 22 можно вытаскивать на улицу крупную шнягу, типа старой мебели, техники и прочего, что не влезает в мусорные баки. В 22 по улицам курсируют мусоровозы, которые мигом собирают выставленное, поэтому всякая рухлядь возле помоек днями не валяется. Антон берёт кусок софы, я – другой. Выносим хлам, возвращаемся. Курсируем туда-сюда. Мне достаётся тумбочка. Протискиваюсь с ней в коридор. Лестничная площадка крохотная, шагаю осторожно, чтобы не долбать стены. Впереди узкая и крутая лестница вниз. Ай! Промахиваюсь мимо ступеньки. Тумбочка больно врезается мне в подбородок. Теряю равновесие, роняю груз. БАХ! БАХ! БАХ! БАХ!.. Громыхает тумбочка по ступенькам. Сам почти кувыркаюсь за ней, но успеваю схватиться за перила. Смотрю вниз. Металлическая дверь в подъезд приоткрывается. Тумбочка с разгона врезается в неё и разваливается на куски. БАД-ДА-ДАМС! ХРАЩ! Следует пятисекундная тишина. Затем дверь приоткрывается. Из-за неё осторожно выглядывает растрёпанного вида мужик.
– Это вы мебель выкидываете?
– Ага, – говорю, а у самого с подбородка хлещет кровь.
– Чё хорошее есть? – интересуется мужик.
– Не, гавно всякое… – говорю.
Да кто бы мне поверил? Расторопный народ на мини-грузовичках растаскивает половину нашего хлама ещё задолго до появления мусоровоза.

быт, законы, улица

Венесуэлец Густаво, фиолетовый пояс бразильского джиу-джитсу, работает военным шофёром в испанской армии в Барселоне. Однажды его просят помочь с организацией соревнований для своего батальона. Бег на 10 км, стрельба по мишеням, единоборства… “Соревнования, это значит, нужные какие-то награды, – рассказывает Густаво. – С баблом у нас последнее время туго. Нам даже зарплату год назад порезали. Поэтому я пошёл и заказал у китайцев медалек подешевле. Думаю, какая на фиг разница, медаль – всего лишь символ. Не за кусок металла борятся, а за уважуху. Настряпали, значит, китайцы мне этих медалей. Аккуратные вполне так вышли. Притаскиваю полковнику похвалиться. Тот берёт ‘золотую’, крутит в руках, осматривает критически. Тут у него брови вздёргиваются, и он бувально нокаутирует меня своим грозным взглядом. ‘А это что за хрень?’ – спрашивает и тыкает в обратную сторону медали. Смотрю, матерь божья, а там большими такими буквами ‘MADE IN CHINA’. ‘Мы, бля, армия королевской, бля, ИСПАНИИ! Мы гордость, бля, всей страны! – кричит. – Какая ещё на хрен Чина? Переделать! Переделать всё к чертям!!’ Я внутри весь дрожу, но пытаюсь взять себя в руки. ‘Как скажете’, – говорю. Беру со стола ручку, достаю блокнот. Смотрю на листочек с расходами. Пишу новый и все цифры от балды умножаю на три. Подаю листочек полковнику. ‘Вот – говорю. – Столько выйдет без Чины.’ Полковник выдёргивает листочек у меня из рук. Впивается в него взглядом. Написанное действует на него побыстрее успокоительного. ‘Хрм, хрм,’ – похрюкивает он. Опять берёт медаль, вертит в руках. ‘Не такая уж и заметная надпись… Да и какой кретин на обратную сторону будет смотреть? Давай сюда своё добро. Свободен, солдат.”

венесуэльцы, военные, каталонцы

– Chaikovski, impresionante! (Чайковский, ошеломительно!) – восторгалась впереди сидящая пожилая сеньора.
Меня распирало от гордости за “своего”. Так хотелось наклониться вперёд и сообщить, что Петр Ильич – мой соотечественник, что он представитель моей, русской культуры. Но звучало бы это как-то глупо, и я сдержался. Мы были в концертном холле L’Auditori. Огромный зал, чистый, светлый, современный. Обшитый пластиком под светлое дерево. Со множеством рядов, балкончиков, лесенок. Сидели мы на самом верху (поднимались по лестнице на четвертый этаж) по бюджетным билетам за 20 евро, но видно было хорошо, всё грамотно построено. Вокруг одни пенсионеры. Помимо меня и Паолы лишь одна молодая пара вдали, и те поди из консерватории. Только что началось второе отделение концерта. Вдалеке внизу муравьиный дирижёр во фраке размахивал руками. В первом отделении прозвучала музыка американского композитора XX века Самуэля Барбера, за ним шёл испанец Хесус Торрес (из Сарагосы). Музыка Барбера сильная, но незамысловатая, к своему стыду я принял его за Чайковского. Более того, слушая его, я красноречиво (насколько это возможно с моим уровнем испанского) расписывал Паоле насколько эта музыка классическо-русская по духу, проводил параллели с саунд-треком к Доктору Живаго. Хесус Торрес ошеломил меня своим напором. В исполнение его творения включились трубачи и барабанщики. Согласно брошюрке концерт был посвящён романтической музыке, и в варианте испанца она была очень пылкая, эмоциональная. Перепады настроения, метания, гром. Я цеплялся слухом то за один, то за другой инструмент, сопереживал. На Чайковском же я обо всём забыл. Музыканты, инструменты, мелодия – на полчаса всё вокруг перестало для меня существовать. Влекомый настроением музыки я витал в своих мечтах, надеждах, переживал душевные порывы. Я грезил наяву. Когда композиция закончилась, я пришёл в себя и посмотрел на Паолу. Её агатово-чёрные с почти неразличимыми зрачками глаза были широко раскрыты, грудь тихо вздымалась. Мы были на одной волне.
– Chaikovski, impresionante! – опять воскликнула сеньора, и зал бурно зааплодировал.

культура, музыка

– Кхэй… экхей! – выкрикивает Антон.
Обхватив за шею, он душит меня на удержании сбоку. Я вырываюсь, отталкиваю его голову руками. Ничего такого особого, вполне рядовая ситуация дзюдо.
– Что случилось? – останавливаюсь я.
– Ты мне пальцами в шею давишь.
– Чёрт.. извини, увлёкся, не заметил…
На следующий в офисе на планёрке Антон хрипит пострашнее Высоцкого. Да что там! Не хуже Луи Армстронга.
– Что это с тобой? – спрашиваю.
– Пхорсле вхчхерхашехнго чхто-рто рхаспурхло гхорло. Пхобарливает.
Смотрю, и правда, синяк и опухоль у него на шее.
– Чёрт. Извини, не хотел. Как-то инстинктивно вышло…
– Дха лхадрно, фхиргня, пхройдхёт. Я вхот на хсегргходня схразу дхва свирхдания нхазнхрачил. Дхва! И ехщё одхрно нха пхослехзахвтра пход вхопросом. Кхак вхырхясхняется, у мхреня тхрепехрь охренхненно схрексуахльный гхолос!

дзюдо, отношения

– Пуф… пуф… – пыхтит француз Анри и держится за голову. – Только что звонил мой бывший. Предложил пообедать вместе, а я не смог отказать… вот иду… не знаю, что и как.
– Но у тебя ведь вроде уже новые отношения?
– Отношения?? Нее… – улыбаясь, отвечает Анри. – Секс, да. Секса хватает. А отношений так и нет с тех пор, как мы с моим бывшим расстались.
– И что теперь?
– Не знаю… не знаю. У нас странно всё. Отношения были, а секса как раз за последний год с ним не было. Как-то после восьми лет надоело в постели. На стороне перебивались. Зато встречались регулярно, везде вместе… Вся Барселона у меня с ним связана. Столько воспоминаний. Там ресторан, там бар… закуток какой-нибудь на площади. Куда ни глянь, везде он в моей памяти. Вот и сейчас звонит… только слышу его голос и вот я уже опять влюблён…. не знаю, не знаю. Пойду. Будь что будет!

геи, французы